|
(к 200-летию А.А. Фета
Афанасий Афанасиевич Фет (1820-1892),
чье двухсотлетие отмечалось в прошлом
году, подобно Пушкину, приходит к нам со
своими стихами еще в раннем детстве и
затем сопровождает всю жизнь: «Мама!
глянь-ка из окошка…», «Ель рукавом мне
тропинку завесила…», «Печальная береза у
моего окна…», «Уж верба вся пушистая…»,
«Первый ландыш», «В дымке-невидимке…»,
«Это утро, радость эта…», «Зреет рожь под
жаркой нивой…», «Ласточки пропали…»,
«Сияла ночь. Луной был полон сад…», «На
заре ты ее не буди…», «Я пришел к тебе
с приветом…». Фетовские строки – целый
мир светлой радости – ласкают слух, греют
сердце, щедро изливают в душу читателя
любовь, добро и красоту.
Как Красоту с заглавной буквы воспринимал поэт своим чутким художественным
сознанием дивное устроение Божьего мира –
прекрасного и непостижимого в своих глубинах:
Целый мир от красоты,
От велика и до мала,
И напрасно ищешь ты
Отыскать ее начало.
Собственная жизнь поэта была окутана
множеством неразгаданных тайн. За краткой,
как шелестящий вздох, фамилией Фет – загадочное сплетение целой цепи событий.
На заре жизни поэта тайна его рождения
и происхождения обернулась лишением
дворянства. А далее – долгий путь к его
восстановлению, когда Фету, говоря его же
словами, уже светили «вечерние огни». И
еще загадка трагической гибели его возлюбленной Марии Лазич и секрет неизменных
чувств к ней: «Вы те же светлые, святые,
молодые» – до конца жизни поэта. Даже
в старости, обращаясь к любимой, Фет в
ошеломляющей поэтической метафоре признается в свежести и силе этих переживаний,
которые с годами только обостряются:
Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе оно, тем
свежей…
Любовь, вспыхнувшая в молодые годы,
стала постоянным источником вдохновения
на протяжении всей последующей творческой
жизни поэта. Возлюбленной он посвятил
множество произведений, объединенных в
стихотворные циклы. И все это – настоящие шедевры, как, например, «Alter еgо»
(«Второе я»):
У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!
Это почти пасхальное торжество
любви, преодолевающей смерть! Такова поздняя фетовская лирика, которая
не переставала изумлять читателей и
критиков неувядающей свежестью, глубиной мысли и чувства, дивной поэтической образностью, музыкальностью.
Так, поэт Я.П. Полонский – близкий
друг Фета – писал о нем: «Создать
такой гимн неземной красоте, да еще
в старости!» Литературный критик
и поэт Б.А. Садовский справедливо
говорил о последних произведениях
Фета: «Стихи, написанные им в 1892
году, в благоуханности и свежести не
уступают прежним: фетовский гений
сохранил свой первозданный блеск до
последнего вздоха».
Фет родился в усадьбе Новоселки
Мценского уезда Орловской губернии – имении знатного орловского
помещика Афанасия Неофитовича
Шеншина. Мальчика также назвали
Афанасием, и до четырнадцати лет он носил
фамилию Шеншин. Но в 1834 году духовная
консистория установила, что официальный
брак русского дворянина А.Н. Шеншина и
немецкой подданной Шарлотты-Елизаветы
Фет был совершен уже после рождения маленького Афанасия. Он был лишен русской
фамилии, потомственного дворянства, прав
на наследство и имущество и даже права
именоваться русским. С той поры ему надо
было подписываться так: «К сему иностранец
Афанасий Фет руку приложил». И только в
1878 году ему удалось восстановить все
утраченные права. Впоследствии он писал
другу: «Тогда я был бедняком офицером,
полковым адъютантом, а теперь, слава
Богу, орловский, курский и воронежский помещик, коннозаводчик и живу
в прекрасном имении с великолепной
усадьбой и парком. Все это приобрел
усиленным трудом, а не мошенничеством, и на этот счет я покоен».
На могиле поэта в селе Клейменово
Орловской области значится двойная
фамилия Фет-Шеншин. В ней – раздвоившаяся судьба, двойственная жизнь:
автор поэтических шедевров и помещик, рачительный владелец нескольких
имений; бедняк и богач; безродный
иностранец-разночинец и знатный русский дворянин; проникновенный лирик
и уездный мировой судья; влюбленный,
до конца дней своих сердцем преданный
погибшей девушке, и муж своей супруги
в безлюбовном браке. И все это – тоже
Фет. «Практическое и духовное в нем было
одинаково сильно», – замечала свояченица
Л.Н. Толстого Т.А. Кузминская, хорошо знавшая Фета. Сам он признавался: «Жизнь моя
– самый сложный роман».
Бытие во всей его непостижимой и неисчерпаемой сложности, едва уловимой в
неясных предчувствиях, пророческих снах,
полете мечты, в стремлении прикоснуться к
тому запредельному, чему нет и не может
быть слова на земном человеческом языке:
«Людские так грубы слова, Их даже нашептывать стыдно!», – но что можно было бы
выразить лишь душой: «О, если б без слова
Сказаться душой было можно!», – в центре
художественного мира поэта:
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неясный
запах…
Поэтическое мироощущение Фета, христианское в своих сущностных основах,
тяготеет к миру горнему, высшему; ищет
его отблески в мире земном, дольнем. Поэт
стремится проникнуть в запредельные тайны
бытия, уловить то неуловимое, о чем возвещал апостол Павел: «не видел того глаз, не
слышало ухо, и не приходило то на сердце
человеку, что приготовил Бог любящим Его»
(1 Кор. 2, 9). В уповании на беспредельное
милосердие Божие воистину ангельской песнью звучат эти фетовские строки:
Я понял те слезы, я понял те муки,
Где слово немеет, где царствуют звуки,
Где слышишь не песню, а душу певца,
Где дух покидает ненужное тело,
Где внемлешь, что радость не знает
предела,
Где веришь, что счастью не будет конца.
Современник Фета, христианнейший
русский классик Ф.М. Достоевский (1821-
1881) в вершинном своем романе «Братья
Карамазовы» (1881) устами старца Зосимы
проповедовал: «Многое на земле от нас
скрыто, но взамен того даровано нам тайное
сокровенное ощущение живой связи нашей
с миром иным, с миром горним и высшим».
Именно такое ощущение старался передать
в поэзии Фет, видя в этом свою основную
творческую задачу:
Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов <…>
Шепнуть о том, пред чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец –
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак, и венец!
«Христианство является, бесспорно, высшим выражением человеческой нравственности, – размышлял Фет, – и основано
на трех главных деятелях: вере, надежде и
любви. Первыми двумя оно обладает наравне
с прочими религиями. Нет религии без веры
и надежды; зато любовь – исключительный
дар христианства, и только ею Галилеянин
победил весь мир». Божья любовь как связующее начало разлита во всем мироздании,
во всей природе, и человек, устремляясь от
земного к небесному, своей духовной сущностью постигает и молитвенно славит ее:
Нельзя заботы мелочной Хотя на миг не устыдиться,
Нельзя пред вечной красотой
Не петь, не славить, не молиться.
Таково для Фета предназначение поэта
и поэзии. Его стихи живут, дышат, звучат,
благоухают, переливаются оттенками красок,
трепещут, словно взволнованное сердце. В
дивной поэтической метафоричности исчезает
грань между миром внешним и внутренним:
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
Фетовские стихи импрессионистичны.
Главное для художника – не объект изображения и не сюжет, даже внутренний, а то
впечатление, тот задушевный трепет, который
они вызывают. Намного важнее в лирическом мире Фета оказывается сама атмосфера – воздушная, прозрачная, тончайшая.
Таков, например, его зимний пейзажный цикл «Снега». Фет, по воле судьбы
вынужденный долгие годы именовать себя
«иностранцем», названием цикла принципиально подчеркнул свою русскость (сравним
у Пушкина: «Татьяна (русская душою, Сама
не зная, почему) С ее холодною красою
Любила русскую зиму»). Ведь таких снежных
зим, как в России, больше нигде не бывает:
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.
Тем сильнее в зимнюю стужу ощущение
тепла и уюта домашнего очага, жарко натопленного запертого домика, который снаружи
осаждают морозы, метели и снежные бури:
Кот поет, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе. <…>
Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и все поет;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.
Картина безмятежного счастья, безоблачного детства, до поры надежно защищенного
от жизненных вьюг, под мирное кошачье
мурлыканье баюкает, согревает, словно горящие поленья в русской печке.
Зима прочно связана в народном сознании с Рождеством Христовым, со Святками,
с их традициями и обрядами, с зимней фольклорной сказочностью: «Погадай мне, друг
мой няня, Нынче святочная ночь». Уютной
и одновременно загадочной святочной атмосферой дышат фетовские стихи:
Помню я: старушка-няня
Мне в рождественской ночи
Про судьбу мою гадала
При мерцании свечи. <…>
Няня добрая гадает,
Грустно голову склоня;
Свечка тихо нагорает,
Сердце бьется у меня.
Фета называют поэтом мгновений. «Одним
воздушным очертаньем» ему удается запечатлеть мгновенные мимолетные состояния,
которые «крылатый слова звук Хватает на лету
и закрепляет вдруг». Показательно в этом отношении грациозное стихотворение «Бабочка»:
Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем –
Лишь два крыла.
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот – дышу.
Надолго ли, без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу.
Сиюсекундные, едва уловимые мгновения: «Вот-вот сейчас…» – характерны и
для философской, и для любовной, и для
пейзажной лирики Фета, рожденной его непревзойденной «зоркостью к красоте». Таков,
например, «Весенний дождь»:
Две капли брызнули в стекло,
От лип душистым медом тянет,
И что-то к саду подошло,
По свежим листьям барабанит.
Такие же переходные преображения многоликой природы – в стихотворении «Вечер»:
На пригорке то сыро, то жарко,
Вздохи дня есть в дыханье ночном, –
Но зарница уж теплится ярко
Голубым и зеленым огнем.
В знаменитом стихотворении «Шепот,
робкое дыханье…» – столь же чудесные
метаморфозы в сложных ассоциациях созвучий языка природы и невысказанных
человеческих чувств:
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
Назывные, безглагольные конструкции этих стихов – «безначальный конец,
бесконечное начало» (по отзыву критика
Н.К. Михайловского) – создают особое звуковое впечатление: будто слышится биение
пульса, стук взволнованного сердца.
Быстротечная череда постоянно сменяющих друг друга мгновений и состояний
стихии природы, иррациональные импульсы
душевных движений, не поддающиеся описанию, но которые поэт все же способен
уловить и удержать на неизмеримо малый
отрезок времени, парадоксально соотносятся
в художественном мире Фета с вечностью
и бесконечностью Вселенной:
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность
И пламя твое узнаю, солнце мира.
Лирический герой стихотворения «Воздушный город», вглядываясь в причудливые
очертания проплывающих облаков, рад был
бы слиться с их движением, подняться на
воздух в невесомом полете вслед за манящей мечтой:
Вон там по заре растянулся
Причудливый хор облаков:
Все будто бы кровли, да стены,
Да ряд золотых куполов. <…>
И весь этот город воздушный
Тихонько на север плывет…
Там кто-то манит за собою –
Да крыльев лететь не дает!..
Небосвод для Фета звучащий: «хор облаков». Также звучат у поэта звезды, он
слышит их «таинственный хор»: «И хор светил, живой и дружный, Кругом раскинувшись,
дрожал». Неземные звуки сродни пению
ангелов, славящих Бога, и эта трепетная
небесная песнь роднится с чуткой человеческой душой, изливается потоком любви:
Я долго стоял неподвижно,
В далекие звезды вглядясь, –
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.
Я думал… не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звезды тихонько дрожали,
И звезды люблю я с тех пор…
Та же живая космическая пульсация:
«Звезды южные дрожат», тот же «таинственный хор» – ангельский, звездный и
человеческий: «И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи» – воплотились в чуде
рождественской ночи, когда при сиянии
путеводной Вифлеемской звезды в нераздельной гармонии слились земное и небесное, сиюминутное и вечное, человеческое
и Божественное. Умиротворяющие мотивы
света и тишины («Свете тихий» – в православной молитве) созвучны рождественскому
благовествованию небесных ангелов: «Слава
в вышних Богу, и на земли мир, в человецех
благоволение» (Лк. 2, 14):
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят. <…>
Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник.
И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
С ней несут цари востока
Злато, смирну и ливан.
Художественным озарением, Божественным откровением рождено также стихотворение «На стоге сена ночью южной…»:
Земля, как смутный сон немая,
Безвестно уносилась прочь,
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь.
В головокружительном космизме лирический герой словно растворяется в вышине
звездного неба, в родственном единении со
Вселенной:
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Все невозвратнее тону.
Лейтмотивы фетовской лирики – полет, ощущение воздушности, невесомости,
схожести человеческой души с необъятным
космосом, обращенность к вечному и бесконечному:
Когда вослед весенних бурь
Над зацветающей землей
Нежней небесная лазурь
И облаков воздушен рой,
Как той порой отрадно мне
Свергать земли томящий прах,
Тонуть в небесной глубине
И погасать в ее огнях!
С «лирической дерзостью», свойственной
его поэзии, Фет устремляется к Творцу, обретая в собственной душе пламя безмерной
Божественной любви, не ограниченной пространством и временем:
Нет, Ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей Вселенной.
Меж тем как я, добыча суеты,
Игралище ее непостоянства,
Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,
Ни времени не знает, ни пространства.``
Алла Анатольевна НОВИКОВА-СТРОГАНОВА,
доктор филологических наук,
профессор,
член Союза писателей России,
историк литературы, г. Москва
|
![Перейти в раздел [Документы]](../images/doclogov.gif)
