С И Б И Р С К А Я    П Р А В О С Л А В Н А Я    Г А З Е Т А

№3 2003 г.         

Болезнь к смерти и смерть к жизни

Не секрет, что вся повседневная жизнь человека соткана из плотной массы проблем, больших и маленьких, личных и общественных, и в них очень трудно разобраться по-настоящему, так, чтобы навести порядок и достичь полной ясности в окружающем тебя мире. Научное исследование мира давно уже разложилось на ряд обособленных “частных” наук, а те в свою очередь – на множество тем, направлений и т.д., которые получают возможность быть “точными” именно благодаря тому, что утрачивают связь с цельностью человеческого знания о мире, утрачивают чувство цельности человека и мира, утрачивают понятие о конечных целях вообще. Точно также разлагается, и чем дальше, тем больше, современное философское мышление, уходя от исконных своих вопросов, теряя напряженность стремления к цельности и вырождаясь в схоластику мертвых форм. Если философская мысль не доходит до коренного конфликта своей проблемы, до коренного основания всех проблем, то она неизбежно скользит по поверхности вещей и явлений, она начинает болтать и болтаться в проблеме, как цветок в проруби, она неизбежно теряется в бесчисленных ее разветвлениях и ажурности ее шумящей листвы.

Я на коне, толкани – я с коня:
Только “не”, только “ни” у меня...

В. Высоцкий

Вся разветвленность человеческих проблем со всей их “зеленой массой” имеет один корень, один ствол, несущий и питающий. Проблема человеческого существования, как именно человеческого, создается конфликтом двух пронзительных очевидностей: явная призванность человека к царственному положению в мире – образ Божий в человеке, и совершенно недостойное наличное его состояние – грех, живущий в нем. Здесь коренятся две вечные для человека болевые темы: неизбежность смерти при неустранимой потребности в бессмертии, и явственная отчужденность людей друг от друга при отчетливом сознании своего с ними единства. Когда американцы упорно твердят свое “no problems”, это есть отчасти следствие утраты чувства греха, отчасти же прямое усилие изгнать эту тему из своего жизненного мира.

Эти две очевидности, образ Божий в человеке и его греховность, конечно, имеют разную онтологическую природу, разное происхождение и проявление. Ибо “грех” по буквальному смыслу русского слова есть “огрех”, неудача в исполнении замысла, изъян в чем‑либо. Этот смысл очень верно воспроизводит значение соответствующего греческого слова “грех” – – буквально: ошибка, промах мимо цели. Речь, таким образом, идет об “испорченности” образа Божия в человеке. “Закон греха” (), действующий в человеке, есть не что иное, как упрямая истина: errare umanum est – человеку свойственно ошибаться. И, конечно же, следует совершенно отбросить богохульные мнения некоторых нездраворассудительных говорунов о том, что это Бог допустил некий огрех при сотворении человека, некий внутренний разлад в нем, что это Он сотворил человека “бракованным” изделием. А ведь именно к этому склоняются римо‑католики, говоря, что противоборство тела и духа естественно, что человек таким и сотворен: просто до грехопадения этот разлад улаживался сверхъестественной благодатью, после вкушения запретных плодов отъятой. Этим самым утверждается, фактически, что Бог сотворил грех, человек лишь через свое ослушание явил его, обнаружил. Слово же Писания ясно и неоднократно говорит нам о творении: “и виде Бог, яко добро” (Быт. 1:4,10,12,18,21,25), “и увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма” (Быт. 1:31).

Ответственность за грех лежит целиком на человеке, который сотворен совершенным, на свободной воле человека, употребленной против самой себя. Ибо свобода – это и есть образ Божий в человеке, его богоподобие. Эта свобода открывает перед человеком бесконечные перспективы самовозрастания, врастания в Божественное Бытие, в Бога, но обеспечиваются такие перспективы только свободой во всем, свободой совершенной, вплоть до не вмещаемой умом возможности противопоставления себя собственному Творцу и Создателю всяческих. Высокий замысел Всевышнего о человеке осуществим только на основе такой полной свободы, которая предполагает за человеком способность противления этому замыслу, способность отказа от того, чтобы исполнять собою Высшую Волю. Только имея такую способность, но свободно направляя себя к Богу, человек восходит на царский престол, ему от века уготованный. Подчинение должно быть совершенно свободным, а значит должна быть дана и возможность бунта. Она должна быть дана не для того, чтобы человек эту способность использовал, а для того, чтобы он от нее свободно отказался. Грех есть плод злоупотребления полнотой свободы, но он же искажает свободу, повреждает ее. Именно поэтому грех необратим, спасение от него не может быть “делом рук самих утопающих”.

Грех не есть просто вина человека, самое‑то главное, что он прежде всего наша беда. Ибо вышеуказанное повреждение свободы человека заключается в расслаблении его воли, как способности самоопределения к действию. Человек и после грехопадения не перестает быть человеком, не обращается в скотину, он продолжает различать добро и зло, сохраняет даже стремление к добру, как проявление образа Божия. Но он уже не всегда способен понудить себя к добру и отвратиться от зла. Грех есть расстройство и расслабление нашего духовного организма, как бывает порой (когда съели не то) расстройство и расслабление желудка. Вкушение плодов с древа познание добра и зла, вернее сказать, —приобщение “к делом неплодным тьмы” (Еф. 5:11), опыт разъединения с Богом опустошает человека, иссушает его духовные, душевные и телесные силы. Это опыт обращения к “ничто”, к “черной дыре”, которая высасывает жизнь из человека, обессиливает его волю.

В “Покаянном каноне” есть замечательные по точности слова: “якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу”. “Служение” греху – это не бодрое действие, это не усердная активность, а именно расслабленное похрюкивание, распластанность в зловонной жиже. “Лежание” есть вообще всегдашний образ греха в покаянных молитвах, как и “падшесть”. Глубоким смыслом исполнено повествование евангелистов о том, как к Иисусу приносят расслабленного, и первое, что Спаситель говорит ему: “чадо, отпущаются тебе греси твои” (Мф. 9:2, Мр. 2:5, Лк. 5:20). Эти слова Писания, надо думать, говорят не только о том, что грехи, отягощающие душу, являются причиной расслабления тела, но и о том, что сами грехи, от которых врачуется душа, есть ее – души – расслабление.

Существует большая разница между падением в мире духов и падением человека: понятие греха в собственном смысле неприменимо к “духам злобы поднебесным”, ибо они представляют собою активное зло, активное противление добру и Богу, их состояние – не “греховность”, а “осатанелость”. По греховной слабости своей человек может настолько поддаться наущению диавола (клеветника), что также вступит на путь активного богопротивления и богоненавистничества, но это – не вполне собственное действие человека, не его сила действует здесь, а сила тех бесов, которыми он одержим, которых он согласился впустить к себе в душу.

Единственный путь, дающий защиту от бесовского действия, – это осознание своей немощной расслабленности, недостаточности собственных сил для понуждения себя к добру, и рождающийся из этого осознания молитвенный вопль “из глубины”: “помилуй мя, Христе Боже, недостойного!”

Душу, сбитую утратами да тратами,
Душу, стертую перекатами,
Если до крови лоскут истончал,
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал.

В. Высоцкий

Церковь, как Божественный организм любви, как жизнь Божественная здесь, на земле, “в человеках”, – непрестанно предлагает нам через Свои таинства благодатные средства духовного и телесного исцеления. Каждый человек может соединить свою жизнь с этой полнотою бытия в Теле Христовом, пронизанном и оживотворенном дыханием Святого Духа. Церковь устраивает всю нашу жизнь ко благу Своим богослужебным и домостроительным чином, Она выправляет все наше разлаженное существо – телесное, душевное, духовное – сообщает нам мир и лад, смиряя и налаживая – надо только захотеть, захотеть и принять эти дары истинной жизни.

Как время особенного попечения о духовном и телесном исправлении установлены посты многодневные, помимо регулярных постных дней среды и пятницы. Великий же пост, в который мы ныне вступили, замыслен как некий “духовный санаторий” перед величайшим торжеством всех христиан – Святой Пасхой Христовой. Особенно же и исключительно необходимо такое санаторное лечение духа всем современным людям, которые привыкли со всею тщательностью заботиться о своей плоти, но, видимо, забыли уже, что человек от обезьяны сильно отличается наличием в нем образа Божьего, то есть духовной сферы. Уж плоть‑то нашу мы и blend-amet’ом, и clearasil’ом, чтоб ни прыщей, ни перхоти, ни изжоги… А оно все равно – “не понос, так золотуха” по меткому народному выражению… Не оттуда лечим, видимо: “Сей же род изгоняется только молитвою и постом” (Мф. 9:29). Сугубая молитва и строгий пост насущно необходимы человеку, дабы укрепить свои духовные силы, очистить свое существо и с обновленным сердцем встретить Великий праздник.

Вовсе не против тела направлен пост, вовсе не продиктован он презрением к физической жизни человека, как мы видим то в индуизме и буддизме, наоборот, – пост нужен, в том числе, и для тела, для одухотворения его. Пост призван восстановить нарушенное грехом богозданное устроение человека, преодолеть надругательство животных начал человеческой природы над образом Божьим, запечатленным в ней, вернуть нашему духу его главенство в нашем существе, его власть над телесными и душевными побуждениями, а через это – просветлить и освятить тело и душу, дабы благословила “душа моя Господа и вся внутренняя моя Имя святое Его”. Как раз в индуизме и буддизме, полагающих своей целью избавление от уз материи, наблюдается часто концентрация на телесных тренировках и культивирование физической стороны человека. Христианство же с любовью относится ко всему человеку в целом, но любовь эта не превращается в потакание, и именно этой любовью продиктована заповедь поста.

“Пост равен утончению. Нормальный зоологически благополучный человек недоступен влияниям высших сил. Пост расшатывает это физическое благополучие человека, и тогда он делается доступнее воздействиям иного мира, идет духовное его наполнение”, – пишет о. Александр Ельчанинов. Здесь, несомненно, есть и большая опасность: духовный мир, ведь, включает в себя не только Божью благодать, но и бесовские прельщения, поэтому безрассудно и самонадеянно поступает тот, кто дерзает поститься самочинно, да еще и не прибегая при этом к спасительным Таинствам исповеди и причастия. Такой “для здоровья” постящийся человек (голодающий или блюдущий строгую диету) телесное свое здоровье, может быть, на время и поправит, но, во‑первых, никак не сможет по‑настоящему выправить своего внутреннего устроения, а без этого все улучшения самочувствия – все равно, что зря, а во‑вторых, он подвергает себя немалой опасности бесовских нападок и обольщений. Те же, кто постится ради “духовных” целей, но не имеет помощи Божьей, подаваемой в церковных Таинствах, – тот практически обречен на духовную прелесть, и падение, и погибель души.

Пост имеет поистине всестороннее воздействие. Легкая по своей природе и не обильная по количеству пища разгружает наше тело, успокаивает чувства, проясняет мысль. Добровольное подчинение своей жизни церковному уставу дисциплинирует и укрепляет нашу волю, смиряет гордыню, освобождает нас от угодничества плоти, от всегдашнего “бегания глаз”: “чем бы еще потешить чрево”. Размеренная чинность дней и седьмиц поста делает размеренной и осмысленной течение жизни. Уменьшение денежных затрат на свое пропитание дает благочестивым людям усилить милосердную помощь нуждающимся. Уменьшение затрат времени на приготовление и вкушение пищи, наряду с особой телесной легкостью и бодростью, которую дает пост, позволяет углубить молитвенный труд. Просветление мысленных очей и возвращающаяся духовная чувствительность делают необходимым и естественным покаяние. Поистине пост возрождает человека, приводя его к тому блаженному состоянию, когда “и верится, и плачется, и так легко, легко”…

Во все времена благочестивые христиане удалялись на время поста от всех возможных развлечений, ибо ничто так не противно посту, как раз‑влечение человека, раз‑волакивание себя по вещам, по людям, по впечатлениям. По немощи нашей духовной (да и физической) “естественно” порою расслабиться, позволить себе разомлеть и некоторое время плыть по течению. Пост же должен быть временем собирания себя, временем максимального внимания к своей внутренней жизни, в пост надо подобраться и подтянуться, и заняться, наконец, самым для себя драгоценным – самим собой. Если это было так значимо для наших предков, то для нас такое заступление на пост в тысячу раз нужнее: современный человек живет в море информации и на этом море штиля не бывает никогда, даже в те редкие моменты, когда ветра нет – журналисты воду взбаламутят.

Главный демон‑искуситель современного человека – это телевизор. Он, ведь, давно уже перестал быть просто прибором, который можно использовать по своему усмотрению, он жестко подчиняет себе жизнь человека. Телевидение давно поймало нас в свои сети посулами удобства и комфортности:

Все на дому, самый полный обзор:
Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,
Фильм, часть седьмая, – тут можно поесть,
Потому что я не видал предыдущие шесть.
Врубаю первую, а там ныряют, – 
Ну, это так себе, а с двадцати – 
“А ну-ка, девушки”, – что вытворяют,
И все в передничках – с ума сойти!

Со времен Высоцкого многое изменилось на телевидении, оно стало страшнее, нервознее, развлекательней и развратнее. В былые времена врачи предостерегали насчет вредного излучения от телеприемника, нынче это звучит уже так же наивно, как звучали бы предостережения, что противотанковая граната может больно ушибить – вплоть до сотрясения мозга.

Воздействие телевизора, как физического объекта со вредным излучением, не идет ни в какое сравнение с его разрушающим воздействием, как феномена духовного мира, причем телевизор, как духовный феномен, разрушает, в отличие от физического излучения (действительно очень опасного), все сферы человеческого существа: и тело, и психику, и духовную жизнь. “Самый полный обзор” стал гораздо полнее: уже не “отдых в Крыму, ураган и Кобзон” приветствуют нас с “голубого экрана”: нынче люди имеют “на дому” и “Магию – мир сверхъестественного”, и “Катастрофы недели”, и гневные митинги “нищих”, и сытые хамские морды “хозяев жизни”, и ресторан со стриптизом, – без “передничков”, о которых пел Высоцкий, и маниакально навязчивую рекламу, маниакально навязчивую рекламу, маниакально навязчивую рекламу, маниакально навязчивую рекламу, маниакально навязчивую рекламу, маниакально навязчивую рекламу.

Тому, кто хочет стать и оставаться христианином, совершенно необходимо хотя бы на время поста оторваться от телевизора, объявить карантин, мораторий, – не включать его вообще! Если не уверен в своей способности противостоять соблазну – антенну куда‑нибудь из дома унести, предохранители из него вынуть, или хотя бы вилку у него с провода срезать: после Пасхи приделаешь обратно – если захочешь, конечно. Телевизор во сто раз хуже даже цирка и театра, потому что повседневно и ежечасно засасывает человека в тину греха. И нельзя поддаваться на бесовские подначки: дескать надо же быть в курсе мировых событий, или: почему бы не посмотреть хороший фильм – не надо! Слишком “альтруистичны” современные люди – о себе совсем не хотят думать, их больше интересует, как там развиваются узбекско‑турецкие отношения, да что там было у Клинтона с его красотками… – не надо! А пока посмотришь хороший фильм (впрочем, сотканный как раз из тех самых страстей, от которых ты хотел избавляться) столько наглотаешься рекламы (см. выше)… – не надо! Мы так нуждаемся в разгрузке, в мудрой скромности и строгости поста, в собирании и исцелении всех наших измочаленных сил, мыслей и чувств, не будем же гробить себя окончательно!

Если о себе не думаем, то хоть о детях позаботимся! Взрослый понимает, что на экране – не настоящая жизнь, а фильм, или реклама, или развлекательное шоу, он способен хотя бы немного от этого дистанцироваться, а для детей это и есть жизнь! Мне рассказывали знакомые, как в Екатеринбургском зоопарке маленький мальчик, подойдя с мамой к ограде со слоном, радостно завопил: “Ого, он сейчас полетит!” Мама попыталась ему объяснить, что слоны не летают, но сынок только расстроился, так и не поверив маме: он же так часто видел полет слонов своими собственными глазами… Это было бы смешной шуткой, если бы не было ужасной правдой. Летающие слоны – это, действительно, пустяк: подрастет и сам посмеется, но та телереальность, в которой живут наши дети, гораздо богаче и страшнее, она деформирует их психику, их восприятие мира. Вернее сказать – именно она в большей степени формирует их психику и мироотношение, пока родители “горят на работе”, потеют над борщом и оцепенело сидят вместе с чадами перед мерцающим голубым экраном. Дети – и вправду наше будущее, нынче трезво мыслящему человеку на это будущее без содрогания смотреть трудно.

А сколь велика для всех нас нужда в обуздании языка! Вот через что имеем мы всегдашнее и невыносимо отвратительное осквернение! Ибо истинно сказано Спасителем: “Не то, что входит в уста, оскверняет человека; но то, что выходит из уст оскверняет человека… Еще ли не понимаете, что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон? А исходящее из уст – из сердца исходит; сие оскверняет человека; Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления” (Мф. 15:11, 17‑19). Каждый день мы совершаем все эти мерзкие дела, ибо злословим и клевещем, завидуем и возносимся, попираем естественный стыд и сами уже не замечаем этого, а только роем себе яму тем, что осуждаем ближнего за те как раз грехи, в которых сами безвылазно погрязли. Порою, став уже безвольным орудием бесов, мы грешим своим языком уже как бы автоматически, привыкнув к такой словесной нечисти и не замечая ее.

Совершенно немыслимо выбраться нам из этой тины греховной без всемогущей и милостивой помощи Божьей. “Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих” (Пс. 140:3), – будем молить мы вслед за псалмопевцем Давидом, прося благодатного укрепления в борьбе с нашей словесной распущенностью. Благочестивое и благоразумное молчание да станет для нас началом подлинного духовного поста. Архиепископ Иоанн (Шаховской) советует: “Хорошо ничего не говорить, чего нельзя было бы оставить навсегда в душе другого человека”, – будем же соизмерять свою жизнь с этим мудрым правилом.

Я больше не намерен бить витрины
И лица граждан, – так и запиши!
Я воссоединю две половины
Моей больной раздвоенной души!
Искореню, похороню, зарою,
Очищусь, ничего не скрою я! 
Мне чуждо это ё-мое второе, – 
Нет, это не мое второе “Я”!

В. Высоцкий

“Пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши”, – слышим мы от священника перед исповедью. Весь пост устроен для нас как время исправления нашего здоровья, но особенной врачебницей являются святые Таинства: Покаяние и Евхаристия. По слову Спасителя “не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Пойдите, научитесь, что значит: “милости хочу, а не жертвы”? ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию” (Мф. 9:12‑13), – от самого человека зависит, сочтет ли он себя больным или здоровым, прибегнет ли он к помощи Божьей, или самонадеянно пренебрежет ею. Именно пост подводит человека к подлинному покаянию, с одной стороны утончая его телесную, душевную и духовную жизнь, делая более легким и подвижным его существо. А с другой стороны, пост духовный, то есть усиленная борьба с грехом, обостренное внимание человека к своей внутренней жизни открывает для нас нашу неспособность изменить себя своими собственными силами: по свидетельству преп. Симеона Нового Богослова – “тщательное исполнение заповедей Божьих научает человека его немощи”.

Только так возможно действительное, действенное покаяние, , перемена себя. К сожалению, часто люди относятся к Таинству покаяния весьма формально, считая достаточным перечислить те свои поступки, которые руководство “В помощь кающемуся” называет греховными, а то и просто “по всем пунктам анкеты” ответить равнодушно “грешен”. Те, кто полагает, что ему не в чем каяться, совершенно очевидно не постился предварительно так, как это предписывается Церковью, ибо он не вышел еще из своей “зоологической благополучности”, из так не любимой В. Высоцким “уверенности сытой”, он очевидно еще и не пытался хотя бы на волосок изменить себя в сторону своего очеловечения. В таких случаях, видимо, “гром не грянет, мужик не перекрестится” – пока не посетит Господь болезнями, бедами, скорбями, не очнется такой человек “от тяжкого сна лености” греховной, не оторвется от суетного служения “богу века сего”. Впрочем, и посещение Божие вовсе не гарантирует духовного пробуждения, оно – лишь шанс, которым человек всегда распорядится по своему усмотрению…

С другой стороны, покаяться – отнюдь не значит “пожалобиться” батюшке, как это представляется многим, вовсе не для совета и утешения, не для духовной беседы приступаем мы ко Кресту и Евангелию исповедального аналоя, не для того приходим на исповедь, чтобы “излить душу”, – дескать, dixi et animam levavi, – “я сказал и душу облегчил”, выговорился и полегчало, и поздравьте меня с облегченьецем.

Мы приходим, чтобы умереть. Мы приходим, чтобы возродиться. Покаяние – есть второе крещение, в нем вновь и вновь я погружаюсь () в очищающие потоки милосердной Любви Божьей, но и – в пучину смерти: “Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся (погрузившиеся) во Христа Иисуса, в смерть Его крестились (погрузились)? Итак мы погреблись с Ним крещением (погружением) в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни” (Рим. 6:3‑4). Не может зерно принести плод, не умерши (Ин. 12:24), не разорвав живым побегом собственной, сковывающей его оболочки. Не можем и мы принести настоящие плоды покаяния, не пережив настоящую смерть, не совершив побег от себя самого. Именно это и нужно сделать – отодраться от себя, греховного и падшего, и отшвырнуть себя, гнилью изъеденного: как падаль отшвырнуть назад, а потом – иди от этого смрада, иди ко Христу, иди, не оглядываясь, и “предоставь мертвым погребсти своя мертвецы” (Мф. 8:22). Только потеряв свою душу ради Христа, возможно, наконец, обрести ее, настоящую, обрести ее во Христе (Мф. 10:39, 16:25, Мр. 8:35, Лк. 9:24).

Если грех есть “болезнь к смерти” и опыт смерти духовной в отрыве от Бога, то покаяние призвано стать смертью греха, смертью смерти, оно должно стать “смертью к жизни”, – воссоединением с полнотой бытия во Христе Иисусе. Для того, чтобы Воскресение Христово стало и нашим воскресением, нам нужно соединиться со Христом, последовать Ему, последовать в саму смерть и “во ад покаяния”, чтобы в нашей душе воскрес Христос, “смертию смерть поправ”, – в нас поправ нашу смерть духовную совершенной смертью нашей для всякой порчи, греха и скверны.

Без сомнения, покаяние – есть самое великое и трудное, самое страшное, но и единственно нужное нам дело на земле. От всего сердца захотеть действительной перемены себя – вот что требуется от человека: не больше, все совершит Господь, ибо только Он и может действительно переменить человека. Но уж и никак не меньше, – только всем сердцем без расчета и оглядки захотеть новой жизни, поскольку Бог, как драгоценное сокровище, как Свой Собственный образ в сотворенном Им бытии, оберегает свободу человека, всегда помогая идти к Себе, но никогда не принуждая, – всей Своей Любовью желая восставить и прославить человека, но именно как равного Себе. Как говорит преп. Марк Подвижник, “если мы будем подвизаться в покаянии и до самой смерти, и тогда не исполним должного, потому что и тогда не принесем ничего равноценного Царству Небесному”.

Наконец, нужно всегда помнить, что Таинство покаяния, будучи основанием и началом перемены внутреннего строя человека, будучи началом очищения и исцеления человека от греховной скверны, имеет свое совершенное исполнение в Евхаристическом причащении Святых Христовых Таин, которым “попаляется терние прегрешений наших”, в котором Господь воссоединяет нас с Собою, и уже подлинно: “не я живу, но живет во мне Христос” (Гал. 2:20), Он Сам во мне дышит и говорит и действует. Ради этой‑то благодати, ради этого счастья причастия будущему веку, ради этого спасения нашего и был совершен Новый Завет Боговоплощением и страданиями Божественными и Божией Кровию, ради этого‑то и существует Святая Православная Церковь.

“Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже. Возжада душа моя к Богу Крепкому Живому: когда прииду и явлюся Лицу Божию” (Пс. 41:2‑3). Вся наша грехом искореженная жизнь страждет поста и исцеления. И только подлинный пост сможет подвести нас к покаянию, к действительному возрождению нашему во Христе. И только истинно покаявшись и обновившись телесно и духовно, сможем мы наконец соединиться с Богом, сможем получить от века предуготованные нам великие Дары Причастия Божественной Жизни. Только пройдя в покаянии Великий пост нашей временной земной жизни можем мы сподобиться по неизреченному милосердию Владыки и Господа нашего участия в Великой и вечной Пасхе будущего века.